Недавно мне довелось продавать варенье на фестивале. Так я приобрела бесценный опыт выживания "по ту сторону рампы". Первые пару часов состояние было близким к панике. К середине дня с вероятностью до 70% стало получаться вычленять из толпящихся у прилавка тех, кто обязательно купит (или никогда не купит) твой товар. И понять, что оставшиеся 30% совершенно непредсказуемы.

Когда очередь замедлялась, появлялось время разглядывать покупателей, подсматривать за ними. Несколько позже пришло осознание, что застопоривался процесс о основном при появлении ментальных инвалидов. Медленно выговариваемые слова, неторопливость существования, простодушный интерес ко всему новому. Их было много — и детей и взрослых. Специально для тех, кто выискивает двойные смыслы в текстах, отмечу: они ни у кого не вызывали раздражения (по крайней мере, я такого не заметила), но трудно было не отметить, что их стало намного больше.

Кстати, больше их стало по всему миру, поскольку всюду стала проникать инклюзия, то есть вовлечение инвалидов в активную общественную жизнь. И родители перестали бояться травли "не таких" детей, они осмелились выводить их из замкнутых пространств квартир.

Открываются инклюзивные детские сады, стало возможно образование, в том числе и высшее. А если не особенные дети не заканчивают университетов, тоже ничего страшного не происходит: даже ментально устойчивые члены общества далеко не все становятся номинантами на Оскар или нобелевскими лауреатами. И не все поступают в МГУ или хотя бы заканчивают школу.

Теперь люди с ограниченными возможностями, с особенностями могут устроиться на работу. На подмостках театров играют артисты, которых прежде не подпустили бы даже к служебному входу. Действуют клубы, кружки, лаборатории — всего не перечесть.

Античные установки, когда люди с физическими и умственными отклонениями от общепризнанной нормы не считались полноценными гражданами и приравнивались в статусе к рабам и животным, изжили себя почти повсеместно, как и законы средневековой Европы, где инвалидам, именуемым «уродами», запрещали участвовать в общественной жизни независимо от их классовой принадлежности. И у изгоев оставалось две возможности выжить: просить милостыню или продаться в цирк на потеху почтеннейшей публики.

В России — даже в городах-миллионниках — ситуация больше напоминает Европу 11 века. Здесь все еще калечат детей (и в утробе матери и подросших), чтобы они вызывали жалость, вымаливая подаяние. Матери целенаправленно рожают ради продажи попрошайкам. Над инвалидами издеваются в детских домах. А когда такие дети подрастают, их отправляют в психоневрологические интернаты, где ежедневно кормят психотропными лекарствами. Иначе они мешают персоналу своими бесконечными просьбами-вопросами-приставаниями.

Если же ребенок остается в семье, далеко не все родители отваживаются выходить с ними на улицу, опасаясь издевательств во дворе, в школе. Да что там двор. На днях я общалась с врачом одной очень достойной больницы, которая, узнав, что я имею некоторое отношение к благотворительности, поведала, что дауны и дети с ДЦП — "генетические уроды, это медицинский термин". И что инклюзия в школах — "новое развлечение для богатых", которое вызывает очевидное неприятие "у здоровых родителей" (именно родителей и именно здоровых) . Искушение уйти до окончания обследования было велико, пришлось взять себя в руки и постараться как можно мягче донести до сознания врача основные идеи инклюзии.

В итоге она нехотя, но согласилась с тем, что это дело нужное, "но надо к нему готовить всех". С чем, конечно, нельзя не согласиться: насильственные перемены никогда не приносили пользы, в всегда вызывали лишь раздражение и отторжение. Так что и у нас ситуация меняется. Медленно, но меняется.

И все же "больше", о котором я говорю, не условное. Оно не от смелости в преодолении преград общественного разума. С каждым годом увеличивается рождаемость младенцев с ограниченными возможностями. Можно не запрашивать статистические данные, это ясно и без того. Несколько лет назад первоклассником стал мой приятель Глеб: абсолютно слепой мальчик со стопроцентно сохранным интеллектом. Когда его принимали в школу-интернат № 1 для обучения и реабилитации слепых, директор сказал маме, что классы у них небольшие — в каждом от 4 до 5 человек. В этом году школа впервые набрала два первых класса, куда больше, чем по 4 человека в каждый.

Инвалидов становится больше потому, что медики научились удачно проводить сложнейшие операции младенцам. Некоторые (прежде неизлечимые) диагнозы теперь совместимы с жизнью. Ученые заговорили о скорой возможности возвращения зрения слепым.

Стали выхаживать не только семисот граммовых, но и пятисот граммовых новорожденных. А они, по утверждению директора НИИ акушерства и гинекологии Санкт-Петербурга Эдуарда Айламазяна, "в 90% случаев становятся слепыми, глухими, с тяжелейшими патологиями, ДЦП и задержкой умственного развития". Спарта, где хилых младенцев выбрасывали со скалы, ушла в древнегреческое прошлое, началась эра особых людей. Особых — отнюдь не означает суперменов.

Нам предстоит смириться с новой ситуацией. Хотя смириться — неверное слово, ее необходимо как можно быстрее принять. Ведь чем дальше, тем больше будет нетаких людей. И они будут создавать семьи, рожать детей (с большой долей вероятности отличающихся от общепринятых стандартов).

Следующая мысль, предназначенная для осознания: все они будут претендовать на социальные пособия, льготы, пенсии. Иначе говоря, они будут жить за государственный счет и на наши налоги. На налоги наших здоровых, нормальных детей, которых мы, отказывая себе во многом ради их светлого будущего, растили, воспитывали, образовывали, берегли.

Можно попробовать снова отправить инвалидов в гетто малогабаритных квартир, в ПНИ или за 101-ый километр. Но, боюсь, момент упущен.

Нам остается всего один вариант: принять их и задуматься о создании нормальной среды для развития этих детей.

Не больных, неполноценных или с особенностями, а просто детей. Это и будет инклюзия в чистом виде. И она пойдет на пользу всем. И нашим «здоровым» детям тоже